:.:____Фото____:.:

Последние программы >> "Антропология" от 6 апреля

Дибров: Здравствуйте, дорогие друзья! Прежде всего, позвольте вас всех поблагодарить. Никогда бы с нами не стали говорить и носиться целую неделю, если бы не вы. До слез радостно видеть такую поддержку! Ежели позволите, это не только наша скромная победа - мы еще посмотрим по окончании битвы, победа это или нет, но в любом случае то, что вы показываете на нашем примере, что этой страной нельзя отныне управлять по указке, аппаратно-указочным методом, - это главный урок власти. Мне кажется, каков бы ни был исход нашего этого мятежного броненосца - потоплен он будет или, наоборот, из Констанцы его еще куда-нибудь переведут, - самое главное - ваша жизнь будет прежней, большое вам за это спасибо. Позвольте, чтобы не показалось, что это история про то, как тут ходит неприкаянный Евгений Киселев, которого благодаря каким-то экономическим, политическим решениям какая-то быстро собранная компашка сняла с работы, и Киселев теперь, бедный, ходит за себя просит, а остальные ходят за ним, как эти крысы за флейтистом. Позвольте пригласить сюда, в студию "Антропологии", ваших любимых звезд НТВ. Это те самые звезды, которые все это время говорили вам с экрана. Вот теперь у вас есть возможность в прямом эфире спрашивать о чем угодно Оксану Пушкину, Лизу Листову, Константина Точилина - ну, мы с Костей в последние дни часто вместе заседаем, Виктора Шендеровича и Ашота Насибова - любая телекомпания ничего не стоит, если в ней нет звезд-репортеров. Главное, чтобы вы понимали, что мы здесь только потому, что вы всю эту неделю - и, надеюсь, на митинге завтра - поднимали наш случай на небывало высокий гражданский обертон, камертон, накал, высоту. Начнем со звонков. Сегодня у редактора будет много работы. Алло! Здравствуйте!

Зритель: Это из Ростова-на-Дону. Целый вечер хочу позвонить вам. Моя семья, соседи здесь. Очень поддерживаем НТВ, болеем душой. До слез. Я смотрю только вашу программу. Когда компьютер ваш смотрю, вижу - все люди обращаются к вам. И смотрят на вас. Я поэтому и позвонила вам. Вопросов больших, конечно, нет, потому что я вас очень люблю и уважаю.

Дибров: Вы что, Пушкину даже не хотите ни о чем спросить? Столько программ, а вы все - "Женский взгляд"!
Зритель: Прекрасная ее программа, хорошая. Вы все прекрасно работаете. То, что национализируют НТВ, - это даже смешно. Как можно журналистов, людей национализировать, вас?
Дибров: Ну да.
Зритель: Спасибо вам большое за все.
Дибров: Спасибо вам. Но, знаете, я бы хотел, чтобы вы что-нибудь спрашивали у коллег из НТВ. Чего же стоит эта работа, ели даже о ней поговорить не хочется? Алло!

Зритель: Если помните, то я был в программе "О, счастливчик"...

Дибров: Ага, это тот самый Строкин, который выиграл 500 тысяч?
Зритель: У нас с вами интересная ситуация вышла. В программе мы были за одним столом, а в "Останкино" по разные стороны решетки.
Дибров: Сереж, какой решетки? Пока рано еще.
Зритель: Я был по другую сторону, потому что нас не пускали к вам.
Дибров: Вы пришли нас поддержать?
Зритель: Ну конечно! Я хочу смотреть НТВ, я не хочу смотреть XXI век-Кох. Это другая будет передача. Дима, большое вам спасибо за фильм, показанный пару дней назад, такой сюрреалистический.
Дибров: Это Бродского фильм.
Зритель: Вот ведь думали, что голову гидре отрубили в 1992 году, а получается - новая выросла. Название партии изменилось, а гидра та же. Вы не думаете, что в связи со всеми этими печальными событиями мы сейчас ближе стоим к сюжету Орруэла "1984", чем во времена КПСС? Дибров: Сереж, спасибо вам большое за вопрос. Поздравляю вас с выигрышем! Вот как хорошо, что деньги не испортили вас. Вопрос литературный, пусть Шенедрович ответит - все же он у нас литератор - на этот литературный вопрос.

Шендерович: Нет, вы знаете, я не думаю, что мы ближе к 1984 году Орруэла, чем в 1948-м, когда был написан роман. Нет, я так не думаю, но то, что, понимаете, они - это мы. Они - это то, что мы готовы принять, и то, с чем мы готовы смириться. Если мы им скажем хором: "Место!" - они на это место пойдут. Но для этого надо, чтобы это сказал народ, а не 15 человек. Народ пока им этого не говорит. В других странах народ это сказал. И они пошли. В 91-м году, в конце 91-го года, эти господа были рады, что мы забыли про них, что мы их не преследуем, что они не виснут вслед за Феликсом, - за все хорошее, что они сделали для страны. Они были уже довольны этим. Позднее они вспомнили, что они государственники, патриоты и т.д. Они будут делать то, что мы позволим, мы как народ. Вот ровно это. Если мы позволим "старшему брату" сделать нас быдлом, значит, такая нам цена - будем быдлом. А не позволим - нет. Это мое убеждение. При всем драматизме ситуации, при том, что нас меньше, чем хотелось бы. Но нас гораздо больше, чем хотелось бы им. Гораздо больше. Ваши телеграммы, ваши звонки... есть ощущение, что мы не герметичны.

Насибов: Роман "1984", он все-таки на страхе построен. Там все пронизано страхом, а у нас все-таки лет за 10 кто-то перестал бояться, кто-то пытается отучить себя бояться. Кто-то вырос, кто не знает страха. Что касается меня лично, я всеми способами старюсь перестать бояться. Шаг за шагом себя отучаю.

Точилин: Я все-таки вернусь к литературному вопросу. Давайте все-таки вспомним не мрачного Орруэла, а Андерсена, детскую сказку, которую все читали, - про голого короля, ребята. Надо просто понять, что король не настолько одет, как ему кажется. Чем больше людей это поймет, тем для нас, кто живет в этой стране, будет проще. Ребят, король не совсем одетый!

Шендерович: Цитатку скажу, ребят, а потом вопрос. Я долго-долго говорил, а потом вспомнил, что это все хорошо сформулировано у Искандера про кроликов и удавов: их гипноз - это наш страх. Больше ничего.

Дибров: Звонки есть... Алло! Зритель: Смотрим, переживаем за вас. Вопрос к Пушкиной. Оксана, вам пора бы уже снять фильм "Женский взгляд на Коха и его семью". Очень ситуация ваша похожа на фильм "Сукины дети" Л.Филатова. Также пожелание к Шенедровичу: снять что-нибудь похожее в его "Куклах". Может быть, "Коховы куклы", "Коховы дети", может быть "Коховый корпус". Что-то похожее. Ну а если серьезно, то переживаю за всю ситуацию вокруг НТВ. Я все-таки думаю, что вас по-тихонечку подводят к банкротству.

Пушкина: Я не должна была первая выступать. Я человек новый в компании, второй год здесь. Мне грустно, потому что есть с чем сравнивать. Я с 96-го года на телике, работала в Санкт-Петербурге вместе с С.Сорокиной, с К.Набутовым. Радостно, что мы все здесь встретились. Я работала в Америке, приехала, попала на ОРТ, в "ВиД"... Вы все знаете, как я ушла. Как меня попытались подменить однофамилицей, в том случае никто не выступал из представителей защиты и охраны авторских прав. Когда я сюда пришла, нашему продюсеру С.Левину без конца задавала вопросы: а это у вас можно, и что, никто не редактирует? Он говорил: как из террариума пришла. Это так. Я так горда, что я с вами, - это будет ужасно, если этого не будет больше. Это первая компания, где по-человечески относятся к людям, к тем, кто зарабатывает деньги, к нам относятся по-человечески. Я не знаю Киселева на самом деле, мы не знакомы лично, я его ни разу не видела на съемках, между тем как с начальниками Первого канала я обязана была встречаться, интересоваться - от здоровья и т.д. А теперь меня никто не ущемляет, я делаю, что хочу, и меня никто не редактирует - это свобода слова на самом деле. Единственное, что хочу сказать по поводу "Женского взгляда", - мы сегодня, как в плохом разводе (у меня родители тяжело разводились). На самом деле я призываю всех коллег... Я посмотрела "Глас народа", многих просто не узнала в этот момент - ни Венедиктова, ни Свету. Нам надо подбирать слова, нам надо поменять тон, чтобы нас услышали наши оппоненты. Некоторые моменты смешны, хотя мы отстаиваем серьезное дело. Поэтому в том, чего не понимаю - в наших долгах и кредитах, я на эту тему рассуждать не хочу. А вот то, во что я окунулась и где проработала с этим коллективом, я буду защищать всеми способами. Поэтому я призываю нас всех подбирать слова. Эти люди далеко не дураки. "Женский взгляд" на Коха и его семью возможно сделать - это совсем неглупые люди.

Дибров: Я хочу сказать, что впору нам всем, кто дискутировал на нашей стороне с оппонентами, принести извинения Коху и его соратникам за замечания, которые наносят вред их человеческому достоинству. Что касается подмоченной репутации этих людей, пусть лучше бы суд решал это, но что касается этой игры с фамилиями, с физиономиями, - это считается нелояльным аргументом в споре. Мы должны понимать, что г-н Кох, и г-н Йордан, и г-н Кулистиков - люди чрезвычайно достойные, каждый в своем аспекте. Просто бес их попутал. В том и существо нашей коллизии, что с помощью хитроумной экономико-юридической вязи Кремль, Боровицкий холм - не весь Кремль, где хранятся все сокровища, нет, а вон где находится Боровицкий холм, где въезжает весь кортеж этих новоявленных московских царей, аппаратчиков кошмарных... Ну Владимира Владимировича мы все выбирали, а вот его аппаратчиков кошмарных, вот этот их заказ прибрать к рукам Гусинского... Это же их заказ - прибрать любыми силами. Киселева - к чертовой матери, чтобы его здесь и не было. Вон даже к "Куклам" нет никаких претензий, но вот чтобы Киселева - не было. Аналитика политическая может быть - только кремлевская. Вот против чего мы. Что Кох и его семья? Обычная семья, должно быть.

Шендерович: Разговор сам пришел к этой точке. Штука в том, что мы давно находимся - год уже, прежде всего Киселев, ну и остальные постепенно, - мы находимся в тяжелой ситуации людей, которые вынуждены в эфире говорить о себе, защищать себя. И нерв, который возникает, - это, конечно же, нерв неправильный, и срыв, который возникает - чудовищный. Но мы живые люди. Вопрос вот в чем. Мы действительно делаем иногда колоссальные ошибки, и эти ошибки серьезны, они нам наносят ущерб. Напротив нас сидят обученные люди. Кох - профессиональный "переговорщик". Против нас люди, которые очень хорошо умеют вести переговоры, в отличие от нас, и контролировать эмоции. Другая специальность, другая психика. И то, что мы сплошь и рядом проигрываем им, как ни странно, в РR мы часто проигрываем, мы горячимся, потому что мы - живые, потому что у нас нет ничего, кроме нашего лица. У него есть, а у нас нету. Когда мы теряем лицо, мы теряем все.

Точилин: Я тебе объясню, почему мы теряем лицо. Хочешь объясню, почему? Объясняю. Слово "хамство", которое я намерен использовать в дальнейшем своем диалоге, не имеет никакой эмоциональной окраски. Это характеристика образа поведения и не нацелено на оскорбление чьего-либо достоинства.
Шендерович: Умеет же!
Листова: Это в Уголовном кодексе такая формулировка. Точилин: Так вот, рассказываю историю. У меня есть жена. Однажды она пошла на работу, спустилась со второго этажа на первый. Была зима, и сломалась пружина, которая возвращает дверь. Она толкнула, чтобы дверь закрылась, а она возьми и не закройся. Там лед. Вдруг откуда ни возьмись соседка с третьего этажа, такая скандальная, хамская тетка. А тут уже началась вся эта наша история. И соседка знала, что мы работаем на НТВ, и говорит: "Дверь надо закрывать, НТВ поганое!" Моя бедная Марина едет на работу и говорит мне: "У меня нет аргументов, я не знаю, что сказать". То, что Шендерович называет манерой ведения переговоров, - это называется по-другому. Мы это видели сегодня в согласительной комиссии - это прием, хамский прием. Кох и его семья - милейшие люди, но манера ведения переговоров хамская. Мы можем либо уйти, либо потерять лицо. Как ни крути, я этому учиться не хочу.

Дибров: Благодаря тому, что у нас столько сторонников, не быстро придется это сделать. Вот какая штука-то. Это для тех, кто ходит на митинги и хочет завтра прийти. Нам крайне важно единство, и благодаря вот этому нашему - пускай безрассудному - шагу, вот благодаря нашему этому единству он не так безрассуден. Нам крайне важно сообщить вам важную новость. Воспримите ее правильно, потому что каждый человек имеет право на собственный поступок. Вы привыкли слышать новости от Насибова, вот и послушайте.

Насибов: У меня в руках бумага, которая озаглавлена: "Открытое письмо Киселеву". В этой бумаге Леонид Парфенов заявляет, что уходит с канала НТВ. Он говорит, что на телевидении ему уходить некуда. "Ухожу в никуда". Завтра это письмо будет опубликовано, и из него вы сможете узнать все мотивации. Парфенов объясняет свой уход из телекомпании НТВ.

Шендерович: Мы не успели прочитать это письмо. Значит, что там, я просто догадываюсь. Что-то кто-то успел сообщить, и часть звонков будет про это. Поэтому давайте скажем. Мы еще сами не успели обсудить эту новость, для нас самих это шоковая новость. Можно было ожидать чего-то такого. Что важно в мотивации Лени? Главное - Киселеву: авторитарность управления Киселева телекомпанией в эти дни, что он не допускает каких-то демократических процедур.

Дибров: Ленька пишет со свойственной ему изысканностью точнее. Он пишет, что на НТВ нет ни свободы, ни слов.

Шендерович: Я думаю, это такое сильное полемическое преувеличение. Как во всякое военное время - мера свободы понижается. Последние дни Киселев ведет себя как военачальник и полководец. Принимаются решения авторитарно, самостоятельно. Это может раздражать. Это может огорчать иногда, потому что нас 300 человек, а принять решение, которое усвоят 300 или 30 творческих, самостоятельных единиц, невозможно. У меня тоже вызывало недовольство. Мы все ругаемся друг с другом и с ним. Но ругаемся как нормальные люди. Мы все хотим как лучше. Представление о лучшем у всех может быть разное. В чем я не согласен с Леней? Соглашаясь по частностям со всем, что он там пишет, я не согласен в том, что есть вещи более или менее важные. Есть время для каждого поступка. А с моей точки зрения, личные руководящие недостатки Евгения Киселева - это сугубая, частная, внутренняя, профессиональная мелочь по сравнению с тем, что может нас всех ожидать. Поэтому, когда все будет хорошо и прекрасно, когда мы будем победителями - а мы будем победителями, - тогда я готов продолжить, и надо отдать должное, он выслушает. Он меня долго выслушивал, и я его выслушивал многажды. Но вопрос не в этом. Когда мы будем победителями, тогда мы будем разбирать, кто в чем был не прав и особенности в стиле и интонации.

Насибов: Нам сейчас будут много задавать вопросов на этот счет. Давайте послушаем.

Точилин: Я только хочу сказать. Мы сейчас на военном положении. И по моему убеждению, должно быть сильное руководство. Нас много работает. Мы специально несколько дней назад провели подтверждение полномочий Евгения Киселева. Мы сказали, что доверяем ему. Ну пускай уж он, если не может сейчас по каждому поводу собирать вече, бить в набат... Мы все люди, мы все базар устраиваем. Когда на это есть время - прекрасно. Это прекрасный повод пообщаться, но когда у нас ситуация критическая, когда решение надо принимать быстро...

Дибров: Преступно перед страной практиковать неумелое руководство военного образца. Костя, я хотел бы, чтобы мы с тобой как раз обговорили. Сегодня вот Арнольд Рейнгольдович как-то так сказал - я могу наврать против формулировок: но вас же там Киселев науськивает, что у вас там лагерь, что ли? Имеется в виду, наверное, ГУЛАГ, где надзиратель науськивает. Когда коллеги говорят, что Женя и в самом деле руководитель, то вот как на самом деле выглядит это руководство. "Женя, надо сделать так-то". - "Нет, так не надо". Почему он так говорит? Потому что знает политику лучше, чем кто-либо. На сегодня это первый ведущий аналитик страны. Первый, самый главный. При всем уважении к Сванидзе и иже с ним. Все-таки надо признать, что г-н Киселев на сегодня - лидер в цеху. Мы все время спрашиваем его. Но никогда еще не было, чтобы за всю эту неделю Киселев говорил: "Так, Точилин, ты делаешь это, Дибров, слышишь, ты должен это сказать". Это невозможно. Это делается следующим образом. Женя спрашивает: "Ты пойдешь на митинг, будешь выступать?" Ты ему отвечаешь: "Нет, Жень, я не могу, мне надо там-то выступать, вручать призывы на фестивале". "Нет, это не надо, ты пойдешь на митинг", - говорит Киселев. А вот что ты будешь говорить на митинге, это Киселев никогда не подсказывает. Не говорил. Может, Леня на что-то обижен, ну это его личное дело. Давайте дождемся Леню.

Точилин: Мы сейчас в положении таком: не крейсера "Варяга", но кроме "Варяга" была такая канонерская лодка "Кореец", которая была поменьше, и потому мы о ней меньше помним. Что можно сказать? Канонерская лодка "Кореец" затоплена, а крейсер "Варяг" еще держится.

Насибов: В ситуации с Парфеновым, тут надо уважать право выбора. Тут каждый сам решает, как себя вести. Здесь не надо ни хвалить, ни осуждать. Во-первых, мы не знаем комментарии от самого Парфенова. Мы последние дни предполагали, что кто-то уйдет. Может, ни один человек, мы это знали. Я просто предположить не мог, что это Парфенов. Меня спрашивали, почему я не ушел год назад, когда началась вся эта ситуация. Предложения были всем. Я не мог подвести компанию, когда на меня рассчитывали сильно и когда мой уход мог сильно ее ослабить.

Листова: Можно? Извините ради бога. Я очень прошу не обсуждать Ленин поступок. Я пришла на НТВ к Парфенову в программу "Намедни". И о том, что он нас покинул, я узнала только что. Из этого письма, не от него. Пока единственное, что я могу сказать, и это будет единственное, что я скажу. Леня пишет, что у нас есть некая диктатура, с которой... - я прекрасно знаю, он действительно очень ершистый человек, не принципиальный, а просто потому, что ему в жизни нужно большое пространство, мы это прекрасно видели по его работам. Но, как ни странно, мне кажется его поступок легким с виду, какими с виду кажутся его программы. Они сделаны, как будто человек сел за стол - и все они готовы. И этот поступок так легко сделан. Очень немного людей знает, сколько за этими работами труда. Но дело сейчас не в этом. Вернемся к упоминавшейся диктатуре. Вот этот поступок доказывает, что на самом деле нет никакой диктатуры. Если бы она была, у него не было бы возможности это сделать.

Дибров: Пока Юсупов доходит до своего места, поговорим пока по телефону. Алло!
Зритель: У меня один вопрос. Вы на осажденном положении. А я вот вас хотел спросить о вашем отношении к Гусинскому. Вы начинаете обсуждать поведение Парфенова, а вот что вы думаете в отношении Гусинского? Я считаю, он вас бросил. Какие действия с его стороны? Есть ли звонки, поддерживает ли он вас? Вот Парфенова вы осуждаете.

Листова: Да никто его не осуждает.
Зритель: Его действия. Что он мог бы остаться. А я вот осуждаю Гусинского!

Шендерович: Я попробую ответить. Мы каждый говорим от себя. Гусинский все свои обязательства перед работниками компании выполняет. Он делает даже больше, чем мог бы. Некоторое время назад он мог взять деньгами и жить в Лондоне, в Испании, платить налоги в Гибралтаре. Получить 300 млн - это, как говорил Воланд, маловато, но на пристойную жизнь хватит. И все. Его, собственно... Ясно, что ему при Путине в России не жить, - это совершенно понятно. Там уже личная ненависть, в чем я убедился, когда мы были в Кремле с другими ребятами. В этот момент он был искренен абсолютно. Поэтому я считаю, что свои обязательства он выполнил и продолжает выполнять, делая все, чтобы мы могли работать. Те, кто хочет работать с ним. Я не считаю, что он нас бросил. Его физическое присутствие здесь как раз означало, что... Он не смог бы здесь работать, потому что сидел бы в Бутырской тюрьме, и не мог бы ни звонить, ни руководить, ни осуществлять финансовое руководство каналом. Вот и все.

Дибров: Позволь я добавлю антропологические взгляды на Гусинского. Вот какая штука. Никто из нас, здесь сидящих, - ни сват, ни брат Гусинскому. Каждый из нас, может быть, и видел-то его всего пару раз в жизни. Мы не сомневаемся, что не только Владимир Александрович Гусинский, ни Владимир Владимирович Путин, а также, если позволите, ни спаситель не представляют собой полигон битвы Бога с дьяволом. В каждом из нас есть достаточно божественного и дьявольского. Весь вопрос только в том, каков баланс этого в каждом из нас. Каждый из нас в какой-то мере грешник и праведник. У каждого из нас грехи за душой. Нас с вами, антропологов, интересует вопрос: а какой от каждого из нас прок для большого числа людей? Вот он и праведник, и на партсобрания ходит, а какой от него прок для большого числа людей? Никакой! А другой - наоборот. Вот Гусинский, он оказался и неумелый политик, и влез в немилость Кремлю, он тебе... Тут Кох сидел какие-то миллиарды подсчитывал, должен - ясно, что бизнес есть бизнес. Но послушайте, Гусинский на сегодня сделал самый качественный канал в стране. А телевидение - это вам не просто так. Это форма самосознания нации. Хорош ли Гусинский, плох ли, пусть правоохранительные органы решают, но пусть без давления решают. Это потом-то будет решено: вор должен сидеть в тюрьме. Но послушайте, мы должны с уважением относиться к продукту Гусинского. А продукт Гусинского - качественный и простроен на самых демократических принципах. Вот мое отношение к Гусинскому. Гусинский никого из здесь сидящих не заставляет любить его до гроба. Никого. Он просто делает свое дело, но не мешает, однако. Здесь на НТВ не тот случай, когда кто-то звонит из Мадрида и все говорят: смотри, кто на проводе! Нет здесь такого.

Листова: Ну что здесь можно сказать?

Дибров: Оксан, тебя Гусинский не достал своими звонками?

Пушкина: Я вообще его не видела.

Листова: Проблема в том, что мы сейчас в пылу борьбы, это невозможно объяснить и рассказать словами, почему вот Леня сегодня ушел, а другие не ушли. Причем здесь Гусинский? А Гусинский здесь ни при чем. Потому что мы очень любим друг друга здесь. У нас было 8 лет, чтобы друг друга полюбить. Мы здесь все разные, поэтому Леня избрал для себя такой выход из ситуации. Кто-то изберет другой выход из ситуации, а Гусинский здесь ни при чем. Просто говорить об это неловко. Это интимные вещи, мы о них просто умалчиваем, а получается, что мы вроде у кого-то на службе.

Точилин: А говорим мы просто, что нравится нам Гусинский, я его очень уважаю. Я был в Бутырской тюрьме. В качестве человека, который снимал там сюжет, - например, концерт заключенных. Ребят, там страшно, там очень плохо пахнет. Он там провел время, он там не скурвился и даже не запал на деньги. Это вызывает глубочайшее уважение.

Шендерович: По поводу "не запал на деньги". Выбор у него оказался абсолютно простой. Вы помните, когда он отказался от НТВ, его немедленно выпустили и дело закрыли. Все. Если бы он отдал телевидение, он бы получил: а) деньги, б) благорасположение - возможно все. Воровать все можно, только ты люби власть. Пусть тебе это будет можно. Он на это не пошел.

Дибров: Алим, ты что-нибудь скажи.

Юсупов: Я общался с Гусинским пару раз. У меня от него забавное впечатление. Он человек, который производит в минуту сто идей. От нелепых до интересных и гениальных. Его эта способность производить идеи как раз дала ему возможность создать этот телеканал. И действительно, другого такого человека нет.

Насибов: А Березовский? Тоже производитель идей.

Юсупов: Ну, Березовский в своей области. Березовский, при всем моем интересе, как назвал его мой один знакомый - "бэтмен российской политики", он ничего особого не создал, а Гусинский производитель идей. Я в этом мог убедиться, кратко с ним пообщавшись. И это дало ему возможность создать канал и дать нам, людям, которые на этом канале работали, - и надеюсь, еще будут работать, - возможность реализовывать свои идеи.

Точилин: А нас НТВ-интернешнл транслирует? Если вы нас смотрите, привет!

Дибров: Надеюсь, придет еще такой момент, когда мы повидаемся. А сейчас мы с коллегами очень быстро будем отвечать на ваши звонки. Поехали!

Зритель: Это вам звонят из Санкт-Петербурга.

Дибров: Здорово! Вот это наша целевая группа.
Зритель: Огромное вам всем спасибо, большой привет Пушкиной. Я актриса. Нам всегда говорили, что театр - это добровольная диктатура. Самое главное - не переживайте по поводу ухода Парфенова. Может быть, у него такие психологические особенности, что ему требуется на какое-то время уйти, подумать.

Дибров: Давайте меньше рассуждать. Вот идет Леня, он сам все и рассудит. Дайте микрофончик Лене. Давайте не будем никого осуждать.
Зритель: Я хотела сказать о вас обо всех. Вас все смотрят. Я не смотрю ОРТ, и даже свой Петербургский канал. Потому что нет ни О.Пушкиной, ни С.Сорокиной, ни К.Набутова. Это все происходит потому, что Гусинский оказался умнее Коха. Он нашел то решение, которое интересно.

Дибров: Спасибо вам. У нас в гостях...

Парфенов: Я незваным гостем. Мне просто позвонили. Я не оценил. Я послал сегодня письмо в "КоммерсантЪ". Это была достаточно спонтанная вещь. Я просто понял, что больше не могу. Я не стал подписывать обращение к Президенту России. Ушел, понимая, что могу сидеть на 12-м этаже и клеить серию про Александра I. Я не хочу больше быть небожителем. В конце концов, к моей репутации есть что добавить, чтобы хоть на человека быть похожим. Я понял, что не подписал этого потому, что не хочу этого подписывать. Ушел к себе, и могу отсидеться, потому что там будет 254 подписи, и мою там не заметят. Я понял, что это уже какое-то раздвоение. Вот и все. Я решил, что с этим надо порывать. Кроме того, я чувствую какую-то моральную ответственность за людей, которые приходили из-за меня, в связи со мной, ко мне и т.д. Поэтому я это написал. Потому что я считаю, что то, что происходит, абсолютный беспредел. Мы потеряли смысл и цель, потому что сами и смысл и цель изменили. Это отвратительно - и по форме и по содержанию. Это коллективное камлание, какие-то шаманские стояния в корреспондентской. Я говорю о своем мнении. И это накладывает огромную ответственность на Евгения Алексеевича Киселева. Не знаю, осознает ли он ее и интересна ли она ему вообще. Потому что большинство людей приходили сюда 19- летними, они не знали никакой другой работы, они никогда ниоткуда не уходили, они были связаны с этим пуповиной. Компания была поставлена вот таким вот образом, заточенным, когда все стекается сюда, в "Итоги". Оторвать эту пуповину они не могут, они не представляют себе другой жизни. И реализовать себя в другом не могут, только коллективным псевдонимом "корреспондент информационной службы НТВ", сбившись, как маленькие птенчики, как пингвинята, а там кто-то ходит. А так нельзя. Люди - заложники, они не могут принимать самостоятельных решений. Ни из-за чего, не из-за денег, а из-за моральных обязательств прежде всего. Я не могу этого не говорить. Я действительно ушел в никуда. Я принимаю решение, глядя на то, что происходит. Я говорю о своей оценке происходящего. Я говорю только про себя. Не надо передергивать. Костя, если твой сюжет вчерашний является журналистикой, то мне нужно найти себе другую профессию, если журналистка такова. Я не знаю, ты по доброй воле делал так-сяк... Это невозможно, это нестерпимо. Вот я и не стерпел. У тебя гражданская позиция взыграла. Меня спросите, скажите, что я чего- то не за себя говорю. Отвечаю, отвечаю за себя, говорю о своих ощущениях. Я не говорил про мальчиков из "Итогов" , такой не было формулировки.

Пушкина: Мне кажется, что свобода слова заключается в том, что мы должны быть ответственны. Не надо устраивать базар. Мы смешны. Я понимаю, где была эта последняя капля. Не надо устраивать базар, а это базар.

Парфенов: Я не знаю, где была эта последняя капля. А кто устраивает базар? Оксана, ты же не ходишь на 8-й этаж и не знаешь, что там происходит.

Пушкина: Не хожу.

Листова: Вы так кричите, вы печетесь о нашем эфире, и что мы в результате в этом эфире наблюдаем? Это немногим отличается от того, отчего вы отсюда уходите.

Парфенов: Я не знаю формата.

Норкин: Я решил из аппаратной с вами поговорить. Леня, вот знаешь, мы все тут сидим и смотрим программу. Ребята, когда им дали письмо, сразу сказали: мы его обсуждать не будем, искать каких-то объяснений этому факту. Мы договаривались, что каждый из нас будет сам принимать решение, и каждый из нас это решение будет принимать так, как хочет. Стиль не очень удачный, я не пушкинист. Ты ушел в никуда, зачем ты пришел сюда?

Парфенов: А мне позвонили и сказали, что это обсуждают и про это говорят. Мне сказали, что как-то косвенно заступается Лиза.

Норкин: А вам, просите, кто позвонил?

Парфенов: Жена.

Норкин: Как долго ты еще намерен этот вопрос обсуждать. То, что у нас сейчас происходит в эфире, такого никогда не было, ни на каком телевидении. Может, мы с ребятами смогли бы поговорить о чем-нибудь еще?

Парфенов: Ради бога.

Дибров: Нет, надо сказать, что Леня поступил очень мужественно, что пришел.

Парфенов: Это был глас свыше. Стоит ли поговорить о чем-то другом в чужой программе?

Насибов: А мы не хотели вообще высказываться по этому поводу до тех пор, пока не услышим Леню.

Листова: Мы получили это письмо и решили, что должны сообщить о нем первыми.

Парфенов: Я не знал, что автоматом выходит интернет- версия "Коммерсанта".

Листова: Ты должен это знать, ты там теперь работаешь.

Парфенов: Я рассчитывал, что это будет завтра и что я не буду чувствовать себя неловко. На митинг, с одной стороны, пришел, а внутренне не согласен. А отсидеться я тоже не мог, потому что тогда сначала сдай удостоверение.

Точилин: А ты пойдешь завтра на митинг?

Парфенов: Теперь нет.

Шендерович: Комментировать - не комментировать - это был главный вопрос. Если бы ты мне сказал или кому-то до официального объявления - это было бы неэтично. Поскольку был текст, и текст по стилю - это ты, я понимал...

Парфенов: Я никогда не писал чужого и не читал даже.

Шендерович: Нет, нет. Я прочел и понял, что это не ошибка, не чья-то плохая шутка, что это ты, я понял по стилю. Это не преступление. Я хочу, поскольку это предано гласности, сказать о своем отношении к этому, если тебе интересно и хочется услышать. Отношение такое. По изложенным фактам - правда? Правда. Я не говорю об оценках. Тоталитарное управление в компании - правда? Правда. По частностям - на 90% с тобой согласен. Не согласен только в одном: я уже об этом говорил за глаза, хочу сказать в глаза. Ты сказал, что мы подменяем, не помним уже целей. Ты не должен говорить обо всех. Я думаю, что среди тех, кто остается в телекомпании, есть люди достаточно тонкие, чтобы чувствовать те стилистические разногласия, о которых говоришь ты. Есть люди достаточно тонкие, чтобы от этого страдать, чтобы с этим не соглашаться, чтобы думать, что делать в этой ситуации. Тем не менее, если бы ты это написал в мемуарах...

Парфенов: Это было бы свинством, что я тогда вот так вот думал, но через 10 лет пришло время говорить...

Дибров: Ты говоришь с предателем, это надо, наконец, сказать. Пингвины вокруг тебя, Леня... Нет, ты сказал. Масюк тебе - пингвины, Юсупов тебе - пингвины, ах тебе не нравится, что твоя фамилия затерялась среди наших подписей, а о том, что ты предаешь дело свободы слова в России, об это ты подумал? Ты предатель, как ты не поймешь?!

Парфенов: Ты всерьез сейчас это?

Дибров: Ты же понимаешь, с кем мы боремся, Леня!

Парфенов: Тебе в Кащенко давно пора!

Листова: Можно вопрос задать г-ну Диброву и г-ну Парфенову? Мы последние дни живем кишками наружу. Все видели наши коридоры, все видели, что творится в наших аппаратных, теперь вы это... Можно расценивать как телесериал. Надо постараться найти в себе силы и посмотреть на это отстраненно. У меня вопрос к Лене, который безупречен по части стиля: то, что сейчас происходит, это нормально? Можно что-то оставить себе самим и не выносить на обсуждение?

Парфенов: Я поступил напрасно, вернувшись сюда, ехал бы в машине и ехал. Может быть, не знаю, как я это писал. Просто потому, что я это так чувствую и что не могу, - это какая-то измена себе. Мне сказали, что ты косвенно меня защищаешь.

Дибров: Не было никакой защиты.

Парфенов: Спокойно, спокойно. Я посчитал нужным вернуться, и напрасно.

Листова: Мне не от кого было тебя защищать. Я хочу сказать, что бы ты ни написал, я думаю, мне хочется верить, что мы тут - компания свободных людей, и тебе вольно поступать так, как считаешь нужным.

Дибров: Давайте спросим у зрителей. Алло! Здравствуйте!

Зритель: Я включила телевизор и вижу, что вы спорите. В принципе у всех хорошие лица. Парфенов уже подрос в вашей компании. Я думаю, что компания не распадется. Вы любите друг друга.

Парфенов: Вот скажи, ты (Дибров) сейчас так пламенно кричал, я не понимаю, как это можно делать в камерной студии. Никогда не могу этого делать в студии. Объясни мне, пожалуйста. Вот ты сейчас, с тремя восклицательными знаками, считаешь, что так произносятся понятия "свобода слова", "борьба", "предатель"? Три восклицательных знака должно стоять?

Дибров: Да.

Шендерович: Я вас прошу, это самое важное. Самое важное из того, что у нас накипело. Давайте без ерничества, без подколов, без трех восклицательных взглядов.

Дибров: Мы все любим Леню. Я ему обязан чрезвычайно хотя бы тем, что Леня привел меня сюда, и я хотел, чтобы Леня пришел сюда, и лишний раз убедиться в мужестве друга, чтобы услышать эти объяснения.

Парфенов: Это разговор на двоих. Когда ты мне позвонил, мы закончили на истории моего добровольного непоявления до написания этого моего письма и с моим появлением сейчас. Ты мне позвонил, я тебе сказал, что нет никаких больше сил и мне не хочется. Ты сам сказал, что когда не хочется, но вот надо. Ты назвал это онанизмом, я употребил более благородное слово. Вот и все, и только. Нечего мне больше сказать. Человек не может находиться в истерике четверо суток.

Юсупов: Я принимаю твое видение. Ты айсберг. Ну дай мне сказать. Ты человек, который сделал для новаторского телевидения больше, чем все телевизионные академики. Это твое право, твое решение - уйти. Но единственное, что меня во всей этой истории расстраивает, - я не перестану тебя уважать, несмотря, на мой взгляд, на чересчур выспренный стиль твоего письма.

Парфенов: Я торопился, это самый неряшливый мой комментарий.

Юсупов: Единственное, что меня в этом смущает. Ты говоришь о башне из слоновой кости, но ты в другой башне из слоновой кости, и всегда в ней сидел, и не обязательно было из нее выглядывать, чтобы кричать об этом. Что "я сижу в башне из слоновой кости" - это единственное, что меня смущает.

Парфенов: Это моя самооценка. Мне казалось, что это я сейчас опять выбираю из возможности уйти с 8-го этажа на 12-й, где моя комната.

Дибров: Нам надо зарабатывать деньги в нашей тоталитарной компании затем, чтобы несуществующую свободу слова дурными методами отстаивать. Лень, хочешь что-нибудь сказать напоследок? Это будут твои последние слова на НТВ.

Парфенов: Давай обойдемся без такого вот драматизма.

Дибров: Леня уходит, а мы уходим на рекламу!

Дибров: Мятежный броненосец с горсткой матросов продолжает свой бессмысленный заплыв. Говорим по телефону. Алло!

Зритель: Из Ростова-на-Дону. Очень жаль, что такой коллектив, как НТВ, распадается у нас на глазах. Парфенов - личность. Мало ведь кто мог похвастаться, что его передачи записывались на видео, правда ведь? А потом по ним учат детей. Проблема в стране. Москва ведь это не вся Россия. Почему к вам отношение, мягко говоря, не очень хорошее отношение, у большинства зрителей? Потому что связано это с Киселевым и с той информацией, которая прошла по телевидению, связанной с кредитами, которые лично журналисты получали от компании. Если вы сможете как-то поставить все на свои места, чтобы вас, журналистов, огромное количество зрителей не упрекали, что вы держитесь за Киселева, Гусинского ради этих кредитов, - вот тогда, конечно же, это поможет вам и рейтинг поднять, и успокоить зрителей, которые, в общем-то, настроены не в вашу пользу.

Насибов: Я получил кредит в 98-м году - 100 тысяч рублей. В тот момент я разводился, и мне необходимо было выплатить половину стоимости автомобиля, потому что в противном случае судебные приставы арестовали бы мой автомобиль. Денег у меня в тот момент вообще не было, потому что все деньги я тогда потратил на лечение сына. Кредиты я возвращал по $150 в месяц. Сейчас мне осталось вернуть кредит где-то $300.

Точилин: Я хотел сказать, что кредиты, конечно же, вещь интересная. Помните, был такой анекдот. У Иванова дача сгорела - пустячок, а приятно. Это то, на чем можно просто спекулировать. Да, очень многим людям неприятно, что кто-то живет чуть-чуть лучше. Это не наша целевая аудитория... Как можно сейчас говорить? Я тоже получил кредит. Ну это неважно, все когда-то получили кредит. Я хочу сказать про другое. Что такое этот кредит? Никого же не удивляет, что владелец макаронной фабрики вкладывает деньги в станки по производству макарон. Мы в данном случае - станки, которые делают продукт. Дима делает "Антропологию", мы делаем новости. Естественно, собственнику выгодно, чтобы мы занимались только делом, чтобы у нас не болела голова о бытовых проблемах. Спасибо им за это большое, что у нас не болит голова. У меня она теперь болит, раз я получил кредит недавно, но это теперь не кредит Гусинского лично, а кредит НТВ. Если НТВ попадет в другие руки, здесь начнется веселая ситуация. Уйти нам, людям, связанным с этими кредитами, будет куда более сложно, если сценарий станет по худшему варианту развиваться.

Шендерович: Я хотел сообщить радостное известие. Я не брал кредита. Так получилось, что я не разводился и не брал кредита. Очень важная вещь. Дело вот в чем. Кредит - это абсолютно нормальная вещь, - это к вопросу о макаронной фабрике. К вопросу о наших проблемах в связи с кредитами и о том, что это как раз статья 137 - вторжение в личную жизнь. Эти публикации ЦОС о том, что Миткова взяла $70 тысяч, без упоминания, что это - кредиты, а потом эта публикация наших фамилий, ну не моей, а моих товарищей. Все это мерзко. Это уголовщина. А кредит - это норма. Теперь хочу сказать как человек, не бравший кредит. Все те люди, которые брали кредиты и ушли на РТР, их кредиты погашены за ваш счет, дорогая телезрительница, - из бюджета, из казны. Их фамилии не фигурируют в списках ЦОС, и никаких проблем у этих людей нет. А та мерзость, которую сделала прокуратура, она, как видно из вашего звонка, достигла своей цели. Вы искренно, судя по вашей интонации, все воспринимаете. Это значит, что Ашот, Костя и все остальные ребята - нищие по масштабам, если бы они работали на CNN, - вот эти ребята и есть те люди, из-за которых не платят зарплату!..

Насибов: Как раньше: если б не было собак, то не было б и мяса.

Шендерович: Так вот, преступники не те люди, которые взяли кредит и отрабатывают его круглые сутки, в том числе и сейчас, чтобы вам было что смотреть в этом ящике. А преступники те, кто вторгается в частную жизнь и публикует цифры. Я думаю, вам было бы не очень приятно, если бы репортаж о всех ваших тратах, что вы купили, был опубликован для всех ваших знакомых. Вам это было неприятно, и Гусинский здесь ни при чем.

Дибров: Давайте еще звонок. Алло!

Зритель: Доброй ночи, дорогие друзья! Мне кажется, вы не совсем правильно делаете, когда начинаете оправдываться после этого абсолютно безумного звонка. Кредит - это личное, но абсолютно житейское дело, которое принято во всем мире. Зачем отвечать на этот безумный звонок по типу "сам дурак"? Начинаете говорить: а вот я брал кредит тогда-то... На самом деле речь действительно идет о независимом телевидении, речь идет о вашем абсолютно шикарном, неповторимом, одаренном коллективе. Не надо вам опускаться до оправданий.

Дибров: Идем дальше. Алло!

Зритель: Здравствуйте, меня зовут Елена. Я вам хотела сказать, что очень люблю НТВ, что очень люблю вашу программу, Дима. Очень нравится то, что делает Шендерович, - потрясающе. Мы с вами. Все вы молодцы! Не стоит ссориться в эфире. Мы какой день подряд смотрим НТВ, очень переживаем. Хотим, чтобы было независимое телевидение. У меня такой вопрос. Сегодня мы смотрели "Глас народа", и Э.Сагалаев сказал, что ТВ- 6 в случае неблагоприятного исхода предлагает вам, чтобы некоторые передачи пошли на ТВ-6. Этот вариант вами рассматривался? Что вы думаете по этому поводу?

Шендерович: Мы только об этом узнаем. Мы живем в режиме прямого эфира. В прямом эфире ушел Парфенов, окончательно и насовсем. Мы все это узнаем вместе с вами, мы живем кишками наружу, как сказала Лиза. Мы все узнаем вместе с вами. Никакой коллективно выработанной позиции у нас нет, есть только сумма частных ощущений.

Дибров: У нас нет политинформаций и науськиваний, в отличие от заявлений некоторых. Карабас Барабас тоталитарный не проводил с нами никакой накачки, так что никакого такого выстроенного стратегического курса у нас нет. У меня лично только чувство благодарности ко всем тем, от кого такое предложение исходило. Тут всякие фокусы могут быть, а кроме того... так ведь наши проблемы мы понесем на ТВ-6, тогда проблемы начнутся на ТВ-6. Наш противник трансцендентальный. Боровицкий холм виден отовсюду. Единственно, в чем наша радость. Боровицкий холм - это то место, о котором я уже говорил, куда въезжают правительственные машины. А за нас все остальные холмы России. Среди этих холмов есть и Уральские горы, а они-то, между прочим, повыше. Боюсь, что на ТВ-6 начнется все это же.

Листова: Дело не в этом. В последнюю очередь мы подумаем, куда бежать. Пока мы думаем о том, как нам здесь остаться.

Дибров: Давайте звонок. Алло!

Зритель: Хочу выразить вам свою поддержку. Мало сейчас говорить о том, что мы вас поддерживаем. Каждый, кто вас сейчас поддерживает, должен назвать свое имя. Ему должно быть нестыдно подписаться под этим. И еще одна маленькая вещь. Я думаю, что не перестану уважать Парфенова за то, что он сделал. Он действительно личность. Я думаю, он просто избрал не то время, которое следовало бы. Потому что из-за этого поступка завтра многие на митинг не придут. Если раньше они видели, что коллектив един, то сегодня они увидели, что в этом коллективе пробегают такие вот искры. И это, конечно, результат того, чего добиваются власти, чего добивается тот же самый Кох - расколоть, расчленить вас на части, чтобы съесть по одиночке, потому что это дракон, который вас пожирает.

Точилин: Есть огнетушитель - это вы. Чем больше вас придет завтра, чем больше мы будем получать телеграмм, тем меньше будет их.

Юсупов: Я считаю, хорошо, что Парфенов ушел в прямом эфире. Это лучшее доказательство того, что каждый из работающих здесь людей принимает решение самостоятельно. Более того, он имел возможность рассказать в этом самом прямом эфире, что он живет по- своему. Его мнение, что он работал в тоталитарной компании, надо уважать. Он имел возможность это сказать, и каждый из нас имеет возможность сказать, в какой компании он работает. И это лучшее доказательство того, что мы не просто команда, - мы команда, состоящая из людей, которые имеют свое собственное мнение. И в этом смысле это неплохо. Плохо, что кто-то завтра не придет на митинг из-за Парфенова, а кто-то, наоборот, придет. Смысл в том, я убежден, что из всех здесь присутствующих в данный момент, что является микроскопическим числом от процента команды НТВ, найдется масса трактовок ситуации, в которой мы оказались, и мне кажется, что это важно. Все мы самостоятельные люди, хорошо, что это так.

Дибров: Ну и слава Богу! Вот завтра и посмотрим. Господа, реклама нашлась. Есть у Красной Армии порох в пороховнице.

Дибров: Такое дело, позвольте обратиться к вашему гласу. Вы бы хоть нам вопросы задавали, хоть каверзные, хоть некаверзные. Мы очень ценим вашу поддержку, а здесь бы хотелось, чтобы было подраматичнее при ответах на ваши вопросы. Итак, алло!

Зритель: У меня вопрос ко все вам. Когда вы закончите заниматься непрофессионализмом? На работе нужно работать. Такой вот вопрос.

Насибов: Ну вы, батенька, вопросы ставите!

Дибров: А вы имеете в виду сейчас или в наших передачах? "Итого", "Сегодня", "Женский взгляд", "Антропология", где именно?

Зритель: Сейчас и вчера тоже, когда НТВ показывали.

Дибров: Нашу тусовку, что ли, с Машковым?

Зритель: Ну вообще, когда вы не работаете?

Насибов: Наверное, когда экран выключится. Значит, мы закончили.

Листова: Поймите, очень трудно работать, когда работать мешают. Вы вынуждены отмахиваться от мухи, которая у вас перед глазами. И гудит, и мешает, противно. Вы вынуждены, если вы выполняете какую-то тонкую работу, она вам мешает, жужжит и портит вам все. Когда перестанут перестать работать, очень хочется понимать, что мы когда-то стараемся что-то классно делать, потому что мы очень любим это делать. Потому что это такая работа, которую ты любишь и ею занимаешься, но когда мешают - это отвратительно, противно.

Юсупов: Те люди, которые мешают нам работать, они не только разрушают компанию НТВ, они, к сожалению, ни черта не понимают в телевидении и пытаются разрушить принцип работы телевидения. Это, конечно, неправильно, что мы на телевидении вынуждены говорить о телевидении. Новости должны быть строгими, согласен, но тем не менее ответственность за это несут в большей степени те люди, которые нам мешают работать.

Шендерович: Я хочу сказать телезрителю, который звонил. У нас с вами взаимные обязательства. У нас обязательства делать качественный телепродукт, а у вас, у гражданина, тоже есть некоторые обязательства. Например, если бы вы что-нибудь сделали с г-ном Лесиным, с г-ном Путиным, и они бы не сидели, не вились бы у нас эти тучи, отвлекая, не давая работать, перекрывая кислород, качество наших программ было бы выше. Я не уверен, что вы на 100% выполнили свой гражданский долг перед нами. Мы тоже, перебирая, срываясь в интонациях, стараемся честно выполнить свой долг, иногда в нерабочее время.

Дибров: А иногда и в рабочее. Чтобы не оставить у вас никаких сомнений, что мы на НТВ все - семья, вы сейчас увидели чрезвычайно трагичные для нас минуты, а теперь увидите чрезвычайно радостные. Вы первые вместе с нами имеете возможность поздравить с днем рождения Марианну Максимовскую. Ты с бутылкой пришла?

Максимовская: Я не рояль в кустах. У меня действительно сегодня день рождения, но я сама об этом забыла. Я вот сейчас сижу и смотрю, что происходит в этой студии. Мы действительно снова доказали, что мы - новаторское телевидение, потому что такого не было ни на одном телевидении в мире - я абсолютно убеждена в этом. И вдруг я смотрю на часы и понимаю, что уже 7 апреля, и вот мне 31 год исполнился, а меня никто не поздравляет. И я сказала, с кем мы сидели, что вы меня не поздравили. И меня отправили сюда.

Дибров: Товарищи, нельзя ли где-нибудь раздобыть коньячку, чтобы мы выпили за кадром, а в кадре мы поздравим нашу Марианночку любимую? Алло! Как пристрастился Витя к звонку. Алло!

Зритель: Здравствуйте, меня зовут Володя. У меня такой вопрос. Призывая на митинг, вы предлагаете такую фразу. Вот если хотите жить в России, то НТВ с вами. А те люди, которые не имеют благоприятного отношения к НТВ, им что, не надо жить в России? Непонятно. Это условие необходимое, но не достаточное.

Шендерович: Просто мы, если не придираться к формулировкам, абсолютно убеждены, что боремся не за себя, не за кредиты, не за свой маленький кусочек хлебушка, а мы точно знаем - может, вы в этом не убеждены, а я вот убежден, - что если задавят нас, то через какое-то время возьмутся и за вас тоже. Поэтому мы глубоко убеждены, что человек, который хочет жить в свободной России, должен быть заинтересован в том, чтобы мы были разные, более или менее успешные, срывающиеся, ошибающиеся, но живые. В общем-то любящие вас. Потому что мы без вас не существуем на самом деле, и вы нам нужны. Надеюсь, и мы вам тоже. А если вам не хочется приходить на митинг, то пусть.

Дибров: Вот что нам нужно сделать. Пусть Женя... Покажите Женю. Этот человек снял больше фильмов на "Мосфильме", чем Спилберг в Голливуде. Мы с гордостью заявляем, что Женя теперь работает у нас здесь, в большой студии НТВ. Не только мужчины в этой стране и по ту сторону экрана влюблены в тебя, хотя что им только не приходится выслушивать, но и мужчины по эту строну экрана - все повально. Максимовская - нечто среднее между Дюймовочкой и Оптимистической трагедией. Идем дальше. Алло!

Зритель: Здравствуйте. Меня зовут Наташа. Вы знаете, ребята, я бы хотела вот что сказать. Во-первых, хочу выразить свое отношение к этой передаче сегодняшней. Я должна сказать, что сегодняшний эфир - это апогей вашего творчества, Дима. То есть "Антропология". Что вложено в это слово, сегодня проявилось максимально. Второе. Ребят, у меня к вам такой вопрос. Что вы будете делать, если в течение месяца от вас будет уходить по одному человеку?

Шендерович: Не знаю. Штука в том, что, несмотря на трижды упомянутый тоталитаризм, мы та команда, где есть нечто общее, но где каждый решает за себя, и каждый, наверное, будет решать за себя. Поэтому давайте переживать неприятности по мере их поступления.

Максимовская: Я могу сказать, что я буду делать, если нас задушат, если уйдет Киселев - уйду и я. Я совершенно не боюсь. Мне есть, что терять, как и всем. У меня семья, ребенок. Я уйду из чувства корпоративной солидарности. Я уйду из чувства элементарной человеческой порядочности. Я уйду из своих внутренних соображений. У меня есть свои убеждения. В соответствии со своими убеждениями я и уйду.

Насибов: Да. А я честно скажу, я об этом не думал. Я боюсь об этом думать, я гоню от себя такие мысли сейчас и буду гнать их от себя до последнего. Вот и все.

Юсупов: Телезрительница имела в виду ситуацию, не когда мы все уходим. Если большая часть от нас откалывается, печально конечно, но, я повторяюсь, может быть, присутствующие здесь коллеги меня не поддержат, но я считаю, что пусть люди уходят. Это правильно, это их право. Это еще раз докажет, что мы команда в любом случае. Объясню почему. Мы команда самостоятельных людей. И именно поэтому я думаю, что люди не будут уходить каждый день в течение месяца. Думаю, что большинство здесь останутся, независимо от того, придет там Кох, Йордан или другие малоприятные люди, но мы, безусловно команда, которая работала 8 лет. У нас были разные периоды, поверьте. Сейчас, может быть, самый сложный, но, опять же поверьте, были разные периоды, которые связаны с разными обстоятельствами, и многие из нас испытывали какие-то свои творческие или личные сложности, мы думали о том, чтобы уйти. Тем не менее мы сохранились как команда. К сожалению, эту команду пытаются разрушать, и, может быть, разрушат, поскольку против атомной бомбы, которую на нас пытаются сбросить, других вариантов, кроме как выжженная земля, нет. И я думаю, что весь этот подтекст, присутствующий в вашем вопросе, обиден для нас. Подумайте сами, если бы вам когда-нибудь пришлось работать в команде людей, которых вы любите, вы бы сами расценили свой собственный вопрос как жестокий.

Дибров: Оксан! Марианночка, позволь, а то мне кажется, что Оксана у нас сегодня как неумолкающий оратор.

Насибов: Фамилия такая.

Пушкина: Мне сложно ответить на этот вопрос, я человек прямой, искренний. Я 2 года с вами. Если я окажусь полезной во всех наших общих делах, я буду счастлива. Потому что, повторю, с 1986 года работаю на телевидении. Это первая команда настоящих, достойных людей, партнеров. Я первый раз с вами в принципе. Первый раз я была, когда Таню Миткову мы провожали на допрос, чуть не проводили. Я подошла тогда к Левину и сказала: "Саша, такого не может быть".

Дибров: А.Левин - генеральный продюсер НТВ. Человек, от усилий которого также среди всего прочего зависела жизнь программы, которую вы сейчас смотрите.

Пушкина: Поэтому если другие компании - это террариум единомышленников, то, конечно, это команда. И присоединиться к этой команде приятно. Но не надо осуждать тех, кто уйдет, потому что когда я сюда шла, мне небольшая группа, но позвонили и сказали: выбирай слова, и я понимаю, что это не просто слова. Уйду я или нет, от этого зависит судьба людей, которые мне помогают программу делать. У них дети, среди них есть люди, которые одни воспитывают детей, для которых зарплата, получаем мы ее или нет, очень важна. Поэтому здорово, что мы вместе сегодня.

Листова: Это не первый уход. Мы такая были прямо семья, что ну вот невозможно было представить, как это мы останемся без одного из основателей нашего канала О.Добродеева. Ушел. Пережили. Выжили.  Живы. Оказалось можно. Потом еще уходили люди. Практика показывает, что надо их не осуждать, а посочувствовать, потому что они с собой уносят от нас ну не больше самих себя. Они забирают с собой себя, они не могут вынести из наших стен то, что в них присутствует, то, ради чего мы все здесь. Это словами не описать. Они уходят от нас пустыми. Я не знаю, почему так происходит.

Дибров: Марьяш, ты что-то хотела сказать.

Максимовская: Ну что я хотела сказать? Говорят, вот от вас уйдут. Мы уже видели, как это может быть. Вообще, любой кризис продолжается 3 дня, 72 часа. И все, что выходит сверх этих рамок, это уже разрушительно действует на психику тех людей, которые находятся в центре кризиса. И психологически очень тяжело пережить то, что происходит в компании. Мы говорили о том, что может начаться поиск "твердых искровцев", "мягких искровцев". Могут быть вопиющие случаи, который, к примеру, произошел сегодня. Могут быть разные случаи, которым есть психологические объяснения. Потому что передать то, что происходит в коллективе... Люди не спят. Я потеряла счет времени тому, сколько мы не спим... Два дня, три?..

Насибов: Нет, я все таки спал, целых четыре часа.

Юсупов: Ребят, не жалуйтесь.

Точилин: Да мы не жалуемся. Все, кто хотел, - остались. Много людей останется.

Шендерович: В конечном счете, каждый решает сам за себя. Но ведь есть команда, есть...

Точилин: Вот!

Дибров: И эта команда сейчас покажет вам рекламу!

Дибров: Ну вот, и это первый из рассказов о Маугли. Это я к тому, что пора заканчивать.

Насибов: Доброй вам всем охоты.

Дибров: Ждем вас всех завтра на митинге, будем счастливы, если вы нас поддержите. Здесь, в полдень, у Останкино. В общем, вы сейчас нас видели, приходите. Да, еще Шендерович хотел сказать что-то литературное.

Шендерович: Нет, не литературное.

Дибров: Ой, не надо нелитературного!

Шендерович: Нет, больше мата не будет. Вот что я хотел сказать. Нас многое разъединяет, мы все разные. Какие- то стилистические, вкусовые, темпераментные особенности... И с телезрителями тоже многое разъединяет. Кто-то раздражает, кто-то нравится больше, кто-то меньше. Но то, что нас объединяет, - гораздо больше. Это касается и нашей команды, и нас с вами. Мы сейчас находимся в той точке, когда важнее то, что нас объединяет. Приходите на митинг, включайте четвертую кнопку - или какую-то другую, это уж как получится. Мы с вами, мы вас любим. Не оставляйте нас, пожалуйста.

Дибров: Спокойной ночи.

Титры.

обновлено: 20 июля

гостевая \ форум